Мать продала ее в сексуальное рабство, она попала на панель. Известная художница — о детстве, эпидемии ВИЧ и бордельной выставке

Художница Маруся Морковкина родилась и выросла в Краснодаре. В детстве ее растлила мать. В подростковом возрасте девушка оказалась в сексуальном рабстве, смогла выбраться оттуда, но потом самостоятельно вернулась в секс-индустрию. Позже Маруся жила в монастырях, а затем даже стала успешным ресторатором. Сейчас Маруся — известная художница, которая проживает свои травмы через творчество.

Далее о нелегком пути девушки — от первого лица в материале наших коллег из 93.RU.

У меня папа был мажор, потому что бабушка работала в крайисполкоме, а дедушка — почетный профессор, изобретатель. И папа, он такой мажор-вырожденец. Очень часто у людей с сильной карьерой, когда они детям не могут уделить внимание, а могут только откупаться, дети растут вырожденцами, довольно садистичными. Мой отец был одним из таких.

Мама была моложе его почти на 20 лет. Как они познакомились? Он подъехал к ней на роскошной для Советского Союза машине. Спрашивает: «Девушка, вас подвезти?» Она говорит, конечно. Спрашивает: «Что ты будешь есть?» Говорит, икры хочу. Он говорит: «Какой тебе, черной или красной?» Она говорит, и черную, и красную (и это в эпоху тотального дефицита!). Он заехал в крайисполкомовский буфет и набрал черной и красной икры, рябчиков, ананасов, балыков, привез ее домой. И она тут же забеременела.

Естественно, у него были большие вопросы, учитывая, что она была еще замужем. Она развелась с мужем, когда была на восьмом месяце беременности. Поэтому у отца всегда были сомнения, насколько я вообще от него.

У матери, скорее всего, был какой-то диагноз психиатрический, потому что она была садисткой, издевалась над животными. Она занималась охотничьим собаководством — у нее были таксы, и она делала притравки на котятах. Она покупала газеты с объявлениями типа «отдам котят в хорошие руки», брала коробку котят, приезжала домой, брала щипцы для когтей и отрезала им когти вместе с пальцами по одному, чтобы собак не царапали. А потом кидала этих котят собакам, они их разрывали.

Ну короче, явно крыша ехала. Как если бы биполярка была. Просто у нее разные были периоды, то она такая добрая, замечательная, а когда начиналась депрессия, она бухала вместо терапии. А бывает, что заходила в маньячку. Вот в такой стадии она меня склоняла к секс-отношениям в детстве.

Для меня это не насилие было, это всё-таки было растление. Это были единственные моменты, когда мама была со мной доброй. Я понимала, что я делаю что-то очень странное. Но я готова была этим платить за то, что в эти моменты мама меня любила.

В восемь лет у меня потекла крыша. Прямо жестко потекла. Мать очень сильно боялась огласки, ведь даже отец об этом не знал. И она внушила мне, что я олигофрен. И все думали, что я олигофрен.

Когда наступил 91-й год, мне было 9 лет, бабушку с дедушкой резко попросили на пенсию, как и любых коррупционных чиновников. И они перестали финансировать моего отца. И родители начали бухать из-за того, что у них не стало денег.

А на ком можно выражать свой негатив, на кого его можно сбрасывать? Естественно, на тех, кто не может ответить, — на детях. И поэтому они меня ***** [били] одновременно.

Мать меня провоцировала всячески. Могла по щекам бить, унижать, оскорблять. Когда я говорила, например, «перестань, дура», она кричала: «Саша, ты слышал? Саша, иди сюда! Ты слышал, как она меня назвала?» И она меня после этого сначала сама ****** [била], а когда она уставала меня бить, приходил Саша и защищал свою жену.

Я жила с ними в этом доме и продолжаю жить до сих пор. Но сейчас этот дом имеет хорошую энергию, сюда приезжают офигенные люди, просто замечательные художники. Так что дом уже очистился давно, он сейчас классный.

Позже у мамы появился любовник — папин друг по школе. Они встретились, и он пригласил его домой к нам. Он стал к нам захаживать.

Этот друг ко мне постоянно лез, пытался домогаться, потому что я тогда уже была подростком, очень красивым ребенком. Но, когда я рассказывала родителям, естественно, им было выгоднее в это не верить. Потому что он такие столы накрывал, такие подарки матери дарил. В конце концов моя мама сказала: «Я с ним поговорила, это ты его домогалась».

Я поступила на первый курс музыкального училища, своими мозгами поступила, даже стипендию получала. Начались каникулы и мама такая: «А хочешь подработать?» Я говорю: «Да». Ну вот садись к Ивану Владимировичу (имя изменено), он тебя подвезет.

Иван Владимирович меня отвез куда-то в другой район и пересадил в другую машину. Эта машина меня уже завезла куда нужно. Это была квартира с сейфовой дверью, с закрашенными окнами и два охранника рядом.

Там были подростки, в основном беспризорники. Там нельзя было даже плакать, потому что, если ты заплакал, тебя очень сильно изобьют. В эту квартиру приходили клиенты, зная, что дети находятся в рабстве. Я провела там примерно 2–3 месяца.

Когда я попыталась сбежать, меня очень жестко избили. Скорее всего, подумали, что я уже мертва, и сбросили тело в лесополосу.

Меня нашли добрые люди и привезли в больницу. Мама приехала ко мне в больницу. Она очень сильно испугалась за то, что могут быть последствия, что я ее сдам и ее посадят в тюрьму. Она подлизалась ко мне, уверяла, что ее обманули, и просила, чтобы я дала ложные показания. Ну я и сказала ментам, что я очень ***** [плохой] подросток, очень много употребляю алкоголя и сбегаю из дома. Что я села в машину к каким-то мужикам, меня изнасиловали и избили.

Мама дала мне денег, чтобы я сняла жилье. Потом она перестала на связь выходить, и я уже самостоятельно вышла на панель. Потому что после случившегося я поймала самостигму, что я говно, шлюха, грязная, что упала и недостойна помощи. Мне даже стыдно было кому-то рассказать, что случилось. Даже когда я ментам рассказывала, что я плохая девочка, села в машину к незнакомым мужикам, это было проще, чем сказать им, что обслуживала мужиков как секс-работник.

Я знала, какие точки есть: гостиница «Москва», «Кавказ», на Ставропольской девочки стояли, на трассе. Я зашла в гостиницу, подошла к охранникам, спросила, где тут девочки работают и что мне нужно поговорить со старшим. Поговорила и устроилась на работу.

В гостинице «Москва» я проработала не больше недели, меня сразу заметили и перевели к элитным девочкам на побережье. Я отработала 8 лет в индустрии, а потом влюбилась в мальчика, студента обычного, с чистыми глазами, и решила покончить с ремеслом.

Как у матери жизнь сложилась? Да никак. Вела свою беспросветную жизнь, пила и вместе с отцом умерла от недугов, вызванных алкоголизмом.

После этого я еще была в монастырях, искала Бога. Но Бога я там не нашла. Зато у одной матушки в монастыре был прекрасный повар из Москвы, который меня заразил общепитом. И когда я вышла из монастыря, то сначала работала барменом, потом стала старшим барменом, получила даже диплом, потом стала ресторатором. Я была совладельцем «Гнезда перелетного Зайца». Он гремел на весь город, это первый андеграундный клуб в Краснодаре.

После этого у меня получился конфликт с совладельцем, клуб закрылся. И я ушла в депрессию на 4 года. Я не выходила из дома, ни с кем не общалась, не работала. У меня был парень, который помогал, пианист. Жил со мной. Но потом поняла, что я так не могу всю жизнь прожить. Через 4 года я просто пошла, купила себе холст, масляные краски и начала рисовать.

Я поступила в КИСИ, это Краснодарский институт современного искусства. Я его окончила. Плюс я вышла замуж за художника Антона Николаева. Мы сейчас с ним разводимся очень говённо, но не могу не отметить, что это мой учитель. Он мне очень много дал, и я очень многому у него научилась.

Я не скрывала никогда свое прошлое, не скрывала, но и не афишировала. Только близкие знали. Открыто начать говорить о прошлом я стала, когда начала рисовать. Я поняла, что художник является рупором сообщества.

Публично о своем прошлом я рассказала в документальном фильме обо мне. Мой бывший муж Антон Николаев свел меня с прекрасной девушкой, которая как раз сотрудничала с уязвимыми группами в Фонде Андрея Рылькова (признан иностранным агентом на территории РФ). И она меня познакомила с тусовкой, где были журналисты, которые как раз искали интересную тему для фильма.

17 декабря прошлого года, в день защиты секс-работников от насилия и жестокости, у меня стартовала Бордельная выставка. Это выставка о моей личной истории.

Вернисаж был в питерской «Серебряной розе». Это ребята, которые помогают секс-работницам. Там мы стартовали с этой выставкой. В течение года выставка экспонировалась в борделях нескольких городов: Москва, Челябинск, Магнитогорск, Иркутск, Ростов-на-Дону, Оренбург, Казань, Набережные Челны, Санкт-Петербург и Краснодар.

Кроме того, выставка проводилась в Томске, в Кризисном Центре для маленьких мам, в Москве, а также в Санкт-Петербурге в рамках команды театрального проекта «Кривой дом», то есть актеры обыгрывали это всё дело. В июне она выставлялась в Париже на днях миссии «Врачи Мира».

Помимо этого, она распространялась среди секс-работников в виде буклетов-открыток. Набор открыток был передан проектам по профилактике ВИЧ и инициативным группам секс-работников в разные города: Москва, Челябинск, Магнитогорск, Иркутск, Ростов-на- Дону, Оренбург, Казань, Набережные Челны, Санкт-Петербург, Красноярск, Краснодар, Анапа и Сочи.

И теперь мне нужно сделать финисаж. Потому что это было всё для секс-работников, а теперь нужно арт-среду познакомить с этим проектом. И финишировать она будет в арт-пространстве в Москве 17 декабря.

После чего в Театр.doc будет спектакль — сказка, посвященная секс-работницам. Его ставят ребята из Питера, они попросили в фойе эту выставку тоже повесить.

В прошлом году я впервые представляла Россию на фестивале SNAP! — это всемирный фестиваль творчества секс-работников. Он проходит каждый год больше 40 лет. Там была моя выставка, а на кинофестивале показали про меня документальный фильм.

Творчество секс-работников в Европе максимально позитивное. Потому что у них всё это легализовано, всё это можно. И когда я посмотрела работы европейских художников, я поняла, что у нас по-другому здесь, у нас всё смотрится не так радужно, не так весело. У нас стигма в России.

Бордельная выставка это подтвердила, потому что мне начали писать секс-работницы, находить меня в Сети и спрашивать, а что так можно было? «У меня так трехлетний сын нарисует». Я говорю: «Конечно, это же современное искусство! Здесь главное уже не схожесть с субъектом, а главное — идея».

И понеслось... Начали присылать девчонки свои работы. И я понимаю, что это такая же расчлененочка, как и у меня. Вот мои работы — расчлененочка такая, тяжело на них смотреть. И у них такая же, один в один.

И девочки начали с таким освобождением рисовать, они звонят мне или пишут, говорят: «Мы нарисовали и плачем». И я сама это испытывала. Когда я заканчиваю какую-то работу, для меня довольно серьезную, про какой-то очень тяжелый этап в моей жизни, это как терапия. И я поняла, что это уже шлюх-арт, назвали мы его шлюх-арт.

В июне мы сделали выставку Slut-art в Москве. Мы собрали секс-работников с разных групп, скажем так, с разной комьюнити, которая в реальной жизни никогда не пересекается. Ну бюджетная путана никогда не пересекается с эскортницей, у них нет общего поля взаимодействия. Эта не пересекается с порноактрисой, та, в свою очередь, не пересекается с вебкамщицей. А она не пересекается с Госпожой. Я там собрала много-много секс-работников, причем задача была не просто кто-то, кто рисует, а именно чтобы это было современное искусство.

Выставка эта важной оказалась, потому что секс-работники такие: «А что, я теперь художник? Тоже могу быть художником?» Да. Дело в том, что секс-работникам тяжело уйти из ремесла как раз из-за самостигмы. Эта уязвимая группа стигматизируется, а стигматизация, естественно, рождает самостигму. «Я тварь, я никто, я такая грязная, я шлюха». А само комьюнити очень ласковое. Там все такие, в основном, ласковые девочки. Вообще, секс-работники — это очень чистые, хорошие люди.

Я могу спокойно разговаривать о проблемах секс-работников открыто, потому что художник — рупор комьюнити, рупор сообщества. Это моя святая обязанность доносить до людей, что есть секс-работник. О нас же никто ничего не знает. Это представление складывается только по каким-то фильмам, сериалам и обрывкам статей журналистов.

Поэтому очень важно, чтобы люди от нас при помощи искусства могли видеть и слышать, кто мы такие, что мы обычные люди. Нужно кому-то говорить об этом. Если мы не будем об этом говорить, это будет продолжаться стигматизироваться.

У меня была акция, называлась она «Удушение стигмы». Когда мы в Краснодаре с моста сбросили надувную куклу. Акция была посвящена моей подруге из «Интуриста» Ире. Она была очень прекрасным, светлым человеком, добрым, ее любили все. Но в ее поселке узнали о том, что она секс-работница, и затравили и ее, и ее семью. И она покончила с собой.

Нужно понимать, что таким образом секс-работник только загоняется в теневой сегмент. Если он всё время под стигмой, если ему стыдно об этом сказать, ему сложнее выйти из индустрии.

Так бы девочка поработала, сколько ей нужно, и вышла. Кредит, бывает часто, нужно закрыть. Она думает: «Я поработаю и выйду». И застревает. Или там, ипотеку нужно закрыть. И застревает. А так бы выходили. Получается, что людей больше там остается. Поэтому да, нужно говорить об этом обязательно. Чтобы люди к нам не относились через мифологию, а относились просто как к людям, которые занимаются этим ремеслом.

Сейчас инициативные группы секс-работников активно борются с ВИЧ-инфекцией. Дело в том, что Россия находится уже на пятом месте в мире по количеству ВИЧ-инфицированных. Нас обходят только три страны Африки и Индия.

Поэтому девочки занимаются профилактикой ВИЧ. У нас есть машины, которые выезжают на аутричи (outreach) — это когда едет машина с презервативами, там сидит врач, и они едут по точкам, где стоят девчонки, и раздают презервативы. Они раздают бесплатно презервативы, но за это тестируют секс-работниц на ВИЧ, сифилис и гепатит.

Я тоже выучилась на ВИЧ-консультанта, чтобы спокойно заходить в бордели, тестировать девочек и консультировать их. Потому что до сих пор существует неграмотность в этом вопросе. Очень важно людям доносить, что такое ВИЧ. Люди не знают, что через 3 месяца терапии человек уже не может передавать это заболевание, даже может рожать здоровых детей. Нужно доносить, что это не конец жизни, что можно с этим жить, нужно просто пить таблеточки и жить обычной жизнью.

Мы оказываем колоссальную помощь государству тем, что занимаемся профилактикой ВИЧ. И занимаемся мы этим очень серьезно и масштабно. У нас такая сложилась ответственная, дружелюбная тусовка.