Спасатель самоубийц. История медиатора, который ведет переговоры с людьми при попытке суицида

Александр Инюшин — молодой, открытый и улыбчивый гость редакции 59.RU. Он увлеченно рассказывает о том, чем занимается и почему: «Я всегда помню, что каждый погибший — это пять-шесть сломанных жизней. Это родственники, для которых мир никогда не станет прежним. И своей задачей я вижу, чтобы в их жизнях оставить всё как есть». Александр профессионально отговаривает людей совершать самоубийство.

— В переговоры с человеком, который хочет совершить суицид, вступают полицейские или спасатели. В каком случае выезжает полиция, в каком — спасатели?

— Полиция выезжает на вызовы, когда человек вооружен, чтобы не рисковать жизнью спасателей и окружающих. Во всех остальных случаях, как правило, выезжают спасатели. Также помощь полицейских необходима, если человек предпринимает попытку суицида социально опасным способом. И, конечно, проезжающему мимо патрульному экипажу полиции никто не запрещает внимательно смотреть по сторонам, заметить человека, не проехать мимо, а остановиться и предпринять меры. Это их святая обязанность, а мы уж на подмогу всегда придем.

Скорую помощь к месту мы вызываем сразу — человек может пострадать. Также, исходя из ситуации, мы можем вызвать вторую бригаду спасателей. Например, они будут дежурить в лодке — человека обязаны тут же подобрать. Мы друг друга взаимно оповещаем. Это главные алгоритмы. Я как командир опергруппы оцениваю состав сил и средств, и мы работаем.

На самом деле медиатором может выступать любой. Здесь задача — отвлечь человека, [который пытается совершить самоубийство]. Он в тяжелом психологическом состоянии, «на краю», он культивирует у себя в голове одну мысль. И задача любого медиатора — отвлечь его от этой мысли. Чем больше с ним общаешься, говоришь с ним, тем меньше он будет думать о таком печальном для себя исходе.

Главное свойство переговорщиков-медиаторов — это всецело открыть свою душу, потому что человек «на краю» подвох и фальшь очень хорошо чувствует. Это оголенный нерв. Если мы хотим действительно помочь человеку, то мы должны открыться ему, и тогда он откроется нам. По мере сил мы решаем этот вопрос, даже привлекая его родственников. У нас есть инструкция, но, как показывает практика, в любых правилах есть исключения. Есть люди не совсем адекватные, или люди бывают под действием наркотических веществ или алкоголя. Спасатели часто работают в условиях, которые угрожают их собственной жизни.

— У вас есть норматив, за какое время доехать на место вызова?

— В уставе он прописан, но не всегда дорожная ситуация позволяет. Мы можем находиться в отдаленном районе, время в пути может увеличиться. Стараемся таких вещей не допускать. Срочный вызов есть срочный вызов. Прилагаем максимум усилий.

Вызов о попытке суицида всегда входит в категорию экстренных. И на него мы стараемся реагировать незамедлительно.

— Вы сказали, что у вас есть универсальная инструкция по таким вызовам. Расскажите, что в ней.

— Четкой инструкции нет. Многое определяет командир группы как главный медиатор. Так, он решает, каким способом нам подъехать к человеку — это тоже очень важно. Как правило, наша светошумовая сигнализация выключается, чтобы не пугать человека, и мы вступаем в контакт. А есть исключения, когда не выключаем. Но я не могу раскрывать все особенности и нюансы переговоров.

Как правило, информация, которую мы получили от дежурного, — это возраст, место, где находится человек, описание, в каком он состоянии, разговаривает ли, есть ли кто-нибудь с ним прямо сейчас или нет. Анализируя каждый фактор и все эти вводные, мы выбираем способ, как вести переговоры.

Мы исходим из ряда конкретных признаков. Допустим, для нас вечер пятницы имеет значение, когда определенная часть населения может вести себя не вполне адекватно, выпивать. И, конечно, ситуация сильно меняется в зависимости от времени года. Есть сезонные обострения — весной и осенью. Есть у нас времена гормонального всплеска и времена гормонального спада. В это время происходят встречи, расставания, сердечные драмы.

— Как вас готовят? Любой из спасателей может стать медиатором?

— Это должен быть человек с открытой душой. Это довольно простое и основное правило. Если им не пренебрегать, успех будет практически в каждом случае переговоров.

Достаточно быть спокойным и эрудированным человеком, чтобы говорить с любой возрастной категорией — с ребенком или пожилым человеком.

Если человек начал с вами разговаривать, значит, мы его уже отвлекли. Сделали уже половину дела.

— А если другая ситуация? Человек не говорит с вами...

— Значит, мы что-то делаем не так. Нет людей, которые настолько замкнулись. Всё равно его чем-нибудь можно растормошить: упоминанием о родственниках, о работе, о друзьях. Этими упоминаниями мы можем нащупать ту тему, на которую он захочет общаться. Мы готовы любое количество времени с ним общаться, столько, сколько ему нужно. Если нужно два часа — будем два часа это делать. Всякое может быть. На моей памяти были переговоры с подростками, пожилыми. Каждый человек — это индивидуальная ситуация.

Универсального алгоритма нет. Но есть правило — не произносить слова с «не». Это табуированные фразы. Нельзя в переговорах что-либо запрещать или отрицать.

Как только мы начинаем лупить банальными шаблонами, человек это сразу чувствует. Он всю свою жизнь это слышал. Для него это шум. Он будет к нам относиться, не знаю, как к радио, как к телевизору, который говорит и говорит. А нам нужно, грубо говоря, «открыть» его и выяснить ситуацию.

— Вы должны говорить на расстоянии или сокращать дистанцию?

— Человек в такой ситуации реагирует на каждый шаг, на каждое движение извне. У нас есть правило: переговоры идут успешно, если произошел тактильный контакт, если человек подпустил нас к себе и мы смогли до него дотронуться. Значит, он нам доверяет. Здесь уже командир решает: как дальше продолжать беседу и что делать.

Дружеское похлопывание — оно стоит больше тысячи слов. Как мама для ребенка: подула на головку, погладила болячку. Так и тут: как нас мама в детстве успокаивала. Важна даже интонация. Ни о каких шаблонах здесь не может быть речи, ситуации все разные. У той же молодежи разные субкультуры, которые мы тоже должны учитывать, как и общее эмоциональное состояние человека. Чем дольше мы с ним разговариваем, тем полнее складывается картина о человеке.

— Опишите свой самый первый вызов, когда вы выезжали на переговоры с человеком, который хотел совершить суицид.

— Я его очень хорошо помню, хотя это было 20 лет назад. Это был парнишка, школьник. Он набедокурил дома и уехал на дачу. Очень боялся наказания родителей. И ничего лучше не придумал, как угрожать суицидом.

Я стал с ним общаться и понял, что ребенок категорически не хочет говорить с родителями. К месту они приехали, но мы их не пустили. В тот момент ребенок заговорил со мной о своем дяде... Он просто о нем упомянул. Я несколько раз спросил и понял, что это именно тот человек, с которым он будет общаться открыто. Мы разыскали дядю максимально быстро. Пока дядя ехал, я разговаривал с подростком на отвлеченные темы.

Я долгое время вел с ним переговоры, чтобы он просто впустил меня в дом. Я же не представлял, что там внутри, может, ребенок там не один. Я чувствовал, что подросток был настроен серьезно. Мальчик разрешил мне зайти в сени дома и разговаривать оттуда. Я разговаривал через дверь и не видел его. Когда он разрешил зайти внутрь, я увидел зажигалки, десятилитровую канистру.

У детей, как говорится, проблем на волосок, а им кажется, что жизнь оборвалась, поэтому надо приложить усилия, чтобы объяснить ребенку, что жизнь на этом не заканчивается, бывают огорчения, но на них можно и спокойнее реагировать.

Дядя ребенка приехал за 40 минут. За это время мы с ним всё время говорили, он разрешил зайти к нему, сесть за один стол. Мальчик был серьезен, поначалу он не улыбался, не шутил. Я примеры из собственной юности приводил ему. Он со мной разговаривал, потом улыбаться начал. И это тоже хороший знак для нас. Если человек начинает шутить, для нас это один из маркеров, что мы нашли общий язык.

Мальчик сказал мне, что хочет уехать с дядей. Уже выходя из дома, он увидел мать с отцом, всё было молча, дядя увез ребенка.

Мне тогда было около 20 лет, и я с этим юношей разговаривал практически на одной волне. Повторюсь, достаточно сказать пару фраз, и вы поймете: будет ли он с вами разговаривать или нет.

— Почему именно вас отправили общаться с ребенком?

— Сначала попробовал вести переговоры наш командир. Но из-за того, что он был существенно старше подростка, мальчик не захотел с ним говорить. Но стал разговаривать со мной. Может, по голосу понял, что я моложе. Есть определенные слова, порой даже жаргон, которые достаточно пару раз употребить, и человек может считать тебя «своим». Поэтому здесь нужно хотя бы немного интересоваться их молодежной культурой, их музыкой. У меня дети, поэтому я интересуюсь их увлечениями.

— Во время таких вызовов вы сами испытываете страх или панику?

— Ясный ум мы обязаны сохранять при любой ситуации. Ступора в этот момент у меня нет. А кто, кроме меня? Я просто не имею права на ступор или страх.

— А были рецидивы у тех, кого вы спасли от попытки суицида?

— На моей памяти не было рецидивов. Хотя я не понимаю поведение рыбаков, которые выходят на весенний лед. Как относиться к тому, что человек, несколько раз выходя на тонкий лед, неоднократно проваливался и чуть не утонул, но всё равно туда осознанно идет снова? Как это поведение расценивать? Систематически из года в год — одни и те же лица. Это та же самая попытка суицида.

Самый последний случай переговоров был у меня недавно — с девушкой, у которой были финансовые проблемы. Я говорил с ней, объяснял, как можно выйти из ситуации. В этот момент я подходил ближе, до того самого тактильного контакта. И после этого она уткнулась мне в грудь и заплакала. Ей этого тепла человеческого и не хватало.

Когда мы ее спасали, она потеряла сознание, попала в больницу, там с ней общался психиатр. Это профилактика.

— Были вызовы к пожилым людям?

— Как правило, с их стороны это намеренный отказ от медпомощи или отказ от лекарств, нежелание лечиться. Они замыкаются в себе. Часто они одинокие. Из квартиры они никуда не выходят, перестают за собой следить. Сообщают о них соседи: человека давно не видно, не слышно. На такие вызовы мы приезжаем в присутствии полиции, потому что просто так нельзя проникать в жилье. Также звонят и родственники, такие выезды часто заканчиваются профилактической беседой с ними и их пожилым родственником. Стараешься идти навстречу, расспросить, помочь хоть чем-то в меру собственных сил. Я помню все эти ситуации. Иной раз помнишь даже детали. Тоже анализируешь свое поведение.

— Совсем недавно был случай, когда молодой человек при попытке суицида снимал прямой эфир. Почему люди это показывают в своих соцсетях?

— Это способ демонстративно вынести всё напоказ, всё это характеризует человека с ментальным нарушением. Это может быть надлом, возможно, демонстративная месть кому-то. Публичная попытка суицида может быть последним криком о помощи.

Мне кажется, что в момент совершения он успевает передумать, но иногда уже бывает поздно. Прямой эфир — тот же самый крик о помощи, только аудитория намного больше. Это демонстративное привлечение внимания.

— Стоит ли обычному очевидцу вести переговоры с человеком, который пытается покончить с собой?

— Да, стоит. Единственное — он должен следить за собственной безопасностью. Ситуация: родные не общаются, а посторонний человек подошел и заговорил. Но, заметив нуждающегося в помощи, до разговора, заранее, необходимо сделать звонок по номерам оперативных служб. Если вы вызвали оперслужбы — вы уже помогли.

Вызвали — после можно подойти и попытаться отвлечь, поговорить с человеком. Иначе вам будет морально хуже, вам с этим жить. Будете себя корить, что вы ничего не сделали. Поэтому можно попытаться. Хотя бы узнать, как зовут человека.

Иногда бывает так, что с тобой человек не стал разговаривать, но будет разговаривать с другим. В нашей группе шесть человек. Если он будет разговаривать хоть с нашим водителем из бригады, потому что тот ему понравился, я буду только рад. Он дает нам время, чтобы человек отвлекся, передумал. Перебивать здесь нельзя.

Но стоит помнить, что и затягивать переговоры тоже не всегда выход. Если у человека плохо с вестибуляркой, он под веществами или на улице холодно, он замерзнет, у него вспотеют ладошки, что-то отломится, что-то порвется... Все эти факторы мы учитываем.

Как-то мы вели переговоры 2,5 часа. Это был человек с нарушением психического здоровья в труднодоступном месте. Мы приехали, мужчина был полураздетый, а была поздняя осень. Мы тоже рисковали, пытаясь приблизиться к нему. Нам помогли пожарные и привезли лестницу.

В этот момент человек признался, что очень хочет курить и пить. Я ему предложил покурить, а внизу — попить воды. Совместный перекур тоже сближает. Он стал со мной говорить. Попросил еще сигарет, я сказал, что пачка в машине.

Передо мной был человек с «синдромом войны». Это посттравматический синдром. Я спросил его об этом, и он утвердительно ответил. Он при этом звал товарища, хотя никого рядом не было.

Рассказал о нем — товарищ ранее погиб. Возможно, мужчина употребил психотропные вещества, что вызвало галлюцинации, но он мог со мной разговаривать и реагировал на меня.

Тогда всё закончилось хорошо, мужчина спустился к нам в безопасное место, захотев покурить и попить. Я сел с ним в полицейскую машину, потому что он в этот момент мне полностью доверял. Я успокаивал его и доехал с ним до отдела полиции. Моя группа проследовала за патрульной машиной. Одно дело, если бы он один начал бармалейничать в полицейской машине, другое — с ним рядом сидит человек, с которым ему спокойнее. Так мы и ехали. Полиция при таких вызовах выясняет личность человека, тем более его поведение было неадекватным: вдруг он без вести пропавший или давно в розыске, или он откуда-то сбежал и на него везде ориентировки.

— Как вы справляетесь со стрессом после таких вызовов? Или стресса нет?

— Наш спаситель — это командир группы, он за всеми приглядывает, поддерживает и сам не имеет права в ступор впадать. И я не могу так поступать. Кроме того, за счет удовлетворения от проделанной работы в какой-то степени испытываешь эмоциональный подъем, а не выгорание. Без эмоций мы — бездушная машина.

— Вы же и собой рискуете на работе?

— Если так думать, можно и на работу не ходить. Спасатели — та категория людей, которая знает, как обойти опасную ситуацию и как в нее не попасть.

— Почему вы пошли работать спасателем?

— Это было осознанное желание. Помогать — это святая обязанность любого мужчины. Я всегда помню: каждый погибший — это пять-шесть сломанных жизней. Это родственники, для которых мир никогда не станет прежним. И своей задачей я вижу, чтобы в их жизни оставить всё как есть. О выборе профессии я ни разу не пожалел. Пока здоровье позволяет — буду работать.